Der Angriff

Рождество для солдат германской армии во время Второй Мировой войны

Рождество для солдат германской армии во время Второй Мировой войны

Рождество – праздник, корнями и традициями ходящий в глубину веков, его можно назвать самым любимым и ежегодно отмечаемым праздником во всей Западной культуре. Не смотря на то, что Рождество отмечается во многих странах мира, пожалуй, самым значимым и любимым он остается в Центральной и Северной части Европы. Великое множество Рождественских песен, традиционные праздничные блюда и даже известная всем Рождественская Елка – все это древние традиции, которым мы следуем и по сей день. Немцы на Новый год и Рождество обязательно подают ярко раскрашенное блюдо с яблоками, орехами, изюмом и всеми пирогами, которые пеклись в эту неделю. Символика здесь особая: яблоко осталось от яблони познания добра и зла в раю, орехи означают тайны и трудности жизни как воплощение пословицы: "Бог дал орех, но человек должен расколоть его". Яблоки будут висеть на рождественском дереве, золотые и серебряные орехи тоже.
Первоначально Рождество отмечали только на Севере и на Юге Европы, но зародился этот праздник в той части Европы, которую теперь все мы называем Германией. Рождество было и остается самым любимым и отмечаемым праздником для большинства немцев, и даже годы Второй Мировой войны, когда Германия вела войну практически против всего мира, не стали исключением.
Какими были эти Рождественские праздники для солдат Германии? Попытаемся это представить при помощи небольших свидетельств, дошедших до нас от поколения людей, на долю которых выпало служить в армии в период между 39 и 45 годами ХХ-го века. Многое, о чем рассказывают немецкие солдаты на основании своего личного опыта, типично для любой войны. Но из этих личных переживаний становится все очевиднее, что эта война отличалась от других войн своей тяжестью и продолжительностью. Поистине это было время, когда Рождество могло быть одновременно радостным и ужасным праздником…
Рождество 1939 выпало на самый первый год Второй Мировой, но солдаты германской армии отпраздновали его в достаточно спокойной обстановке: после вторжения в Польшу в сентябре того же года Германия и Западный Альянс (Англия-Франция) находились в состоянии "телефонной войны", вторжение в Норвегию и Францию были еще впереди. В бункерах и траншеях, частных домах и казармах, на всей территории Германии и на земле оккупированной Польше - повсюду были немецкие солдаты, те, кому не повезло оказаться в кругу своих родных и близких. Они обменивались простыми подарками в виде продуктов и спиртных напитков, играли в карты и пели традиционные немецкие Рождественские песни.
Рождество 1940-го также пришлось на относительно спокойный период: Норвегия, Голландия и Франция в кратчайшие сроки оккупированы немецкими войсками, до начала военной кампании на Востоке оставалось еще шесть месяцев. Битва за Британию была также завершена: Люфтваффе понесли тяжелые потери в бесплодных попытках достичь воздушного превосходства над англичанами. Германские солдаты встречали это Рождество в укреплениях и оккупированных городах от северной оконечности Норвегии до южного побережья Франции на Средиземноморье.
Зима следующего, 1941 года была на редкость суровой. 22 июня Вермахт нарушил границу Советского Союза, планируя завершить восточную кампанию взятием Москвы еще до наступления холодов, но было суждено продолжаться еще долгих четыре года. Привычный комфорт и Рождественское веселье канули в прошлое для немецких солдат оказавшихся на Восточном фронте. В канун Рождества неизвестный дивизионный священник сделал следующую запись в своем дневнике:
"Я сплю в чрезвычайно грязной комнате. Рядом со мной чистят картофель и давят вшей. Посещал солдат в из 9-й и 11-й роты. Они выглядели ужасно: форма порвана, их тела измучены клопами и грязью. Русские обстреляли нас из минометов, одного человека разорвало возле церковью. Говорят, когда-то здесь было очень красиво, была усадьба и великолепная церковь. А сейчас золотыми парчовыми одеждами священников занавешивают выбитые стекла в окнах. Враг постоянно ведет огонь из ближайшего леса. Вечером, я посещал солдат в небольших переполненных подвальных комнатах, читал им о Библию и говорил с ними о Рождестве. Потом пели песни с начальником штата батальона, а командир играл на аккордеоне".
Рождество 1942-го стало для Германии и ее солдат несравнимо худшим по сравнению с предыдущим: 6-я Aрмия была полностью окружена в Сталинградском "котле", потери были просто ужасающими. Но интересно отметить тот факт, что в ночь на сочельник небо над Сталинградом было озарено тысячами разноцветных сигнальных ракет почти до рассвета. Даже перед лицом смерти и на краю отчаянья люди продолжали верить и надеяться на чудо. Для большинства из них чудо так и не произошло. Далее приведен отрывок из воспоминаний Леопольда Штейдле "Встреча с мертвецами":
"На возвышенном западном участке фронта окружения идут упорные бои за так называемый Казачий Курган, считающийся ключом кольца обороны. С него можно контролировать переправы через Дон. Борьба за эти высоты, за высоту 102, у которой погибли три немецкие дивизии, или за высоту 129, вокруг которой окопался мой полк, требует больших жертв.
Как часто я пробирался от командного пункта полка в расположение моих рот! Днем и ночью, во время буранов, а также в тумане, когда ничего нельзя было различить уже за десять шагов.
Если ехать на мотоцикле от Дмитриевки по пологому подъему, где все покрыто гладким льдом и путь преграждают похожие на дюны снежные сугробы, приходится включать малую скорость. Дорога разбита тысячами солдат, шагавших неуверенно, ощупью. Каждый, кто с трудом пробирается вперед, проходит мимо трупов, которые раньше лежали примерно в ста шагах южнее дороги. С каждым днем они оказываются ближе. Мертвые придвигаются к живым. Страшная картина. Снег, который сегодня, как саван, прикрывает трупы, на следующий день сметается леденящим ураганом, и трупы тянутся к небесам в позах, в которых их оставила жизнь. Поле, усеянное мертвыми телами, неописуемо страшно. С ужасом смотришь на обнаженные конечности, разорванные грудные клетки, сведенные судорогой руки. И каждый раз я не могу оторвать глаз от этого страшного зрелища - от мертвых лиц, совсем недавно беспечно юных, или солдат старших возрастов, вчера еще полных энергии. Теперь лица их застыли в скорбной гримасе и под густыми бровями остекленевшие выплаканные глаза. Во имя чего они приняли смерть, во имя чего бесцельно погибли?
Никто не должен отворачиваться от этого зрелища. Никто не должен пройти мимо, и пусть гнетущие вопросы никому не дают покоя. Вот небесно-голубые мертвые глаза. Темной ночью линейный связной посветит фонариком, и они вдруг засверкают, напомнив о жизни.
Однако не только ветер и погода меняют облик этого поля. Сами солдаты посягают на мертвых - друзей или недругов. Если идешь по полю смерти после наступления темноты, то видишь зловещую картину ограбления мертвых. Они, эти солдаты, еще стыдятся друг друга, и они грабят мертвых ночью. Вот мелькнули тени, пинающие мертвые тела сапогами или тянущие их за руки или ноги. То и дело загорается спичка, когда мародер закуривает сигарету. Вот двое или трое солдат пытаются стащить с мертвого сапоги. Это удается не сразу. Сапог ведь нужен целый, и они действуют ножом или топором, и нога вместе с сапогом отделяется от метвого тела. Они не отвечают на окрики, крадучись, они поворачиваются спиной и под покровом темноты бесшумно исчезают, ступая по трупам.
Как-то я схватил одного из таких и забрал его с собой. Это солдат средних лет, по профессии приказчик, отец двоих детей. Он стоит передо мной, узкогрудый, худой. В кармане шинели кусок хлеба, пара смятых грязных сигарет, пропитанных талой водой, и сломанный гребешок. Все это он взял у мертвецов! Я отпускаю его...
Через несколько дней и у моего связного появилась пара новых сапог. Бойкий юнец, не стесняясь, рассказывает, что эти сапоги стоили нескольких часов работы на поле мертвых. Затем у другого солдата появляется толстый серый шерстяной шарф с бахромой в узелках. Правда, в одном месте шарф разорван. И хотя он с поля мертвых, но зато теплый, очень теплый. На третьем - толстый ватник с коричнево-красными пятнами крови на спине. Но он защищает от ветра, и, в конце концов, это именно та вещь, которую он уже давно искал - на поле мертвых.
На поле мертвых остались обнаженные трупы, и оно выглядит еще более страшным. Среди мертвецов стоит во весь рост оледеневший труп, у которого рука и нога откинуты, как у деревянного паяца. Ветер колышет конец перевязки на бедре, которую раненый намотал в надежде на спасение. Издали кажется, что среди мертвых стоит живой. Да, так оно и есть: трупы живут, напоминают. Гляди на нас, мертвецов, на мертвецов Казачьего Кургана, высоты 129, кладбища танков, оврагов у "Платины" и "Золота", Дона, Клетской. Каждому из нас они напоминают, и каждый, кто идет мимо поля мертвых, наклоняет голову и невольно думает о самом себе. Значит, большего мы не стоим... Значит, большего мы не заслужили. Вот так ограбят тебя, так же осквернят и твой заледенелый труп.
Неверно, будто бы все солдаты становятся бесчувственными и равнодушными к таким переживаниям. Они становятся более замкнутыми, молчаливыми, а вовсе не равнодушными. Просто у них не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. Часами молча сидят они у костров, наблюдая, как разгорается и ярко пылает всепожирающий огонь, но никак не выражают своих чувств. И нет разницы между солдатами и офицерами перед лицом смерти.
Теперь она всегда рядом с нами. Вскоре у нас установятся с ней нормальные отношения, по крайней мере мы так думаем. Думаем, но не говорим, потому что каждый из нас избегает проявлять эмоции по отношению к другому, если слышит, что кто-то убит. Мы обманываем себя. Собственно говоря, все мы дрожим при мысли о том, что нас неотвратимо ждет точно такая же судьба, что и обитателей поля мертвых.
Когда в приказе по дивизии или в телефонограмме упоминается, как превосходно держатся солдаты в своих снеговых окопах, меня охватывает негодование. Все это легко говорить, когда сидишь в бункере, по крайней мере имея крышу над головой, в тепле, когда можешь есть чистыми руками и, главное, можешь обойти стороной поле мертвых. Но пехотинец на Казачьем Кургане уже несколько недель живет среди трупов. Трупы справа, трупы слева, трупы рядом с ним, трупы под ним или под его винтовкой.
Все попытки похоронить погибших не удаются, хотя у нас уже имеется опыт могильщиков. В середине сентября в северной излучине Дона между Кременской и Ближней Перекопкой, у высоты 199, мы похоронили мертвых прямо в окопах, в которых мы сами сидели пригнувшись. И пока связисты шифровали донесения и стучали ключами, посыльные притаскивали с покинутых позиций тела наших погибших товарищей, втискивали их между радиоаппаратурой в неглубокие стрелковые ячейки и присыпали землей. Уже через несколько часов на нашем командном пункте путали могилы с окопами, а то и садились на тонкий земляной слой, который пружинил, так как под ним лежало еще даже не успевшее остыть тело. А потом горячо спорили, можно ли с чистой совестью сообщать родственникам погибших, что их родные погребены на кладбищах.
Здесь, в котле, все выглядит иначе. Тот, кто не падает сам в свой снеговой окоп, не умирает там и его не заносит снегом, тот остается на поле. Могилы копали только в первые дни, и появилось кладбище с деревянными крестами, надписями и высоким четырехметровым дубовым крестом. Но это длилось лишь несколько дней. Но уже не хватало живых, чтобы копать могилы мертвым и сколачивать кресты, а земля промерзала все глубже и глубже.
То, что на въезде в Дмитриевку устроено кладбище, служит темой разговоров, но кто же в нашем отчаянном положении станет спрашивать, что целесообразно и что пет? На небольших санках, сколоченных из грубых досок, по вечерам в снеговые окопы, которые называются "позициями", привозят продовольствие, а в обратный путь грузят на них окоченевшие трупы.
На огневые позиции минометов и противотанковых орудий на санках доставляют ночью боеприпасы, а увозят тяжелораненых на передовой перевязочный пункт. Проезжая мимо кладбища, смотрят, подает ли еще раненый признаки жизни. В таком случае его волокут до санитарного бункера. Если нет, то без всяких формальностей увозят вместе с мертвецами на кладбище. Так из лежащих рядом мертвецов образуется поле мертвых. Сотни и сотни трупов лежат рядом друг с другом или друг на друге.
И эти штабеля трупов грабят, раздевают, как находящиеся на свалке автомобили, забирая то моторный блок, то шасси, демонтируют то, что нужно. Различия почти никакого. Здесь все бесплатно. Необходимо лишь примириться с пронизывающим холодом и замерзшей человеческой кровью.
Сердце и разум должны молчать, и солдаты в отчаянии ищут объяснений происходящему. На их глазах растут горы трупов. Это ввергает их в еще большее отчаяние, И перед мысленным взором возникают разорванные облака, какие можно видеть в бурную ночь, восходит луна, потом она прячется за темными причудливыми облаками, наконец исчезает совсем, и в бесконечной дали открывается темная, черно-синяя бездна. А на безграничной заснеженной степи неожиданно возникают то светлые, то мрачные очертания фантастических фигур. Так в снежной пустыне под Дмитриевкой всплыли в памяти картины прошлого, и перед глазами чередой проносятся мертвецы и кладбища. Все время кладбища, кресты и могилы - нескончаемыми рядами. И никуда от этого не уйти, ибо, как только выходишь из жалкого блиндажа на морозный воздух, сразу оказываешься на гигантском кладбище.
И разве эти покрытые снегом высоты и долины, пропитанные кровью, не превратились уже давно в бесконечное кладбище? Меня пробирает дрожь. Сегодня я с Вернебургом, Фрезе, Штренгом и Урбаном подсчитал численный и боевой состав полка. Дальше так продолжаться не может! Потери полка, артиллерии, подразделений связи и противовоздушной обороны не поддаются учету. Солдатский рацион - это два куска хлеба в день, порция жидкого супа, две-три кружки кофе или чаю. Кто сможет выдержать это долго?
И в таком состоянии мы встречаем Рождество! О чем же думают все они - солдаты, сидящие в снежных окопах, юные лейтенанты, артиллеристы, живущие между лафетами зенитных орудий и ящиками с боеприпасами?".
Последующие три выдержки были написаны людьми, пережившими ужас Сталинградского окружения во время рокового Рождества 1942 года.
"Прошедшие недели заставили всех нас вспомнить о всеобщем конце. Если бы мы не читали святое Евангелие и не думали о Рождестве в эти часы великих испытаний, то наверное повседневные трудности отбили бы всякое желание жить. У каждого из нас Рождество глубоко в сердце, оно как символ спасения, любви и жалости к человечеству. Не о чем другом даже и думать не удается. Но не смотря на все трудности мы будем просить Господа и предпринимать все усилия что бы нанести сокрушительный удар по атакующим нас недочеловекам. Ничто не может поколебать нашу веру в победу, потому что мы просто должны победить, если Германия хочет жить".
"Я давно не получал от вас никаких известий... я ужасно тоскую. Сам давно собирался написать хоть пару теплых слов для своей семьи к Рождеству, но все время возникали какие то неотложные дела. Мы - люди, мы должны суметь пережить все это. Для меня самое главное что бы с вами все было хорошо. Не волнуйтесь за меня, со мной уже больше ничего не случится. Сегодня я молился Господу, и я попросил Его передать вам всю мою любовь и тысячу поцелуев - я буду любить вас до последнего вздоха. Нежно целую вас дети мои. Будьте счастливы и помните вашего отца".
Карл Биндер, 305 пехотная дивизия
"Накануне вечером, в хате, которая была все еще практически не повреждена, собрались одиннадцать солдат и тихо праздновали Святой День. Среди них были уже потерявшие всякую надежду и разочаровавшиеся, но были и выглядевшие вполне довольными. Это была довольно странная компания, собравшаяся праздновать день рождения Христа. В тот день на свете вряд ли был более скудный Рождественский стол, чем у нас. Еще вчера этот стол был ящиком для зенитных снарядов, а сегодня его накрыли серым кителем моего товарища, того, чьи глаза я закрыл в прошедшую пятницу в этой самой комнате. Я написал его жене письмо со словами утешения. Может Господь защитит ее".
"Я читал моим мальчикам Рождественскую историю по Евангелию от Луки, главу вторую c 1-го по 17-й стих. Дал им черствого черного хлеба, символ святого причастия, тело истинного Господа нашего Иисуса Христа. Я просил Господа, чтобы он сжалился над ними и был милостив к ним. Я не стал говорить им ничего относительно пятой заповеди (“не убий»). Люди сидели на скамейках и слушали меня, их глаза казались неестественно большими на изможденных голодом лицах. Все они были молоды, кроме одного, которому был 51 год. Я очень рад, что мне разрешили утешить их сердца и придать им храбрости. Когда все закончилось, мы пожали друг другу руки, обменялись адресами, и обещали что, если хоть один из нас вернется живой, то сообщит родственникам как мы встретили этот Сочельник 1942-го".
неизвестный священник германской армии
"Сегодня унтерофицер сказал мне, что я не смогу поехать домой к Рождеству. Я попытался возразить и напомнить ему о его обещании помочь, но он направил меня к гауптману. А гауптман сказал мне, что многие также хотели бы поехать в отпуск и что они тоже обещали своим родственникам приехать на Рождество. Из нас никого и не отпустили, я лишь понял, что это не его личная прихоть, был какой то приказ. Еще гауптман сказал, что все мы должны радоваться что мы все еще живы, а долгий путь во время холодной зимы сулит немало перспектив погибнуть".
"Дорогая Mария, ты не должна сердиться из-за того, что я не еду в отпуск. Я часто думаю о нашем доме и нашей маленькой Луизе. Интересно, может ли она уже смеяться? У вас есть Рождественская елка? У нас все как всегда, если мы не продвигаемся вперед, то это для нас прямо как отдых. Мне не хотелось бы писать слишком много о происходящем здесь, иначе вы станете кричать… иногда мне страшно и я начинаю думать что мы не увидимся больше. Хейнер из Крефилда сказал мне, что не стоит писать об этом, что это только пугает родственников. Но что поделать, если это правда!".
"Мария, дорогая Maрия! Унтерофицер говорит что это будет последняя почта и что самолетов больше к нам не будет. Утешаю сам себя как могу, по всей вероятности с моим отпуском теперь уже точно ничего не получится. Если бы я только мог увидеть тебя еще хоть раз! Когда ты станешь зажигать свечи, вспомни о своем муже в Сталинграде".
неизвестный немецкий солдат
Рождество 1943 года было таким же суровым и жестоким как и предыдущие. Но по прежнему люди старались найти возможность устроить для себя хотя бы небольшой праздник, люди продолжали надеяться. Следующие выдержки взяты из воспоминаний военнослужащих Валлонских добровольческих частей сражавшихся на Восточном Фронте.
"На Рождество 1943-го в каждой избе поставили елочку. Мы украсили их ватой, взятой у санитаров».
"На фронте мне никогда не доводилось замечать чтобы Рождество вдруг стало грустным праздником. Люди пили, пели, шутили. В такие часы все было прекрасно, каждый из нас вспоминал свое Рождество в кругу своей семьи: покрасневшие щеки, детская радость, нежность жены, милые сердцу песни. Взгляды солдат становились задумчивыми, создавалось впечатление, будто бы они могли видеть сквозь огромные расстояния родные для каждого из них места. Потом солдаты расходились, и некоторое время спустя кого-либо из них можно было видеть плачущим в полном одиночестве при луне".
"В тот вечер в дивизии было зафиксированы 15 самоубийств, их сердца не выдержали многомесячного напряжения, ужаса и страданий".
"Я давно хотел посетить блиндажи наших солдат. Ориентируясь по струйкам печного дыма, я прошел почти 10 километров в глубоком снегу, и заходил в каждый блиндаж, встречающийся на моем пути. В некоторых подразделениях, особенно в недавно прибывших, люди выглядели бодрыми, довольными и веселыми, но в большинстве случаев я видел усталые и серьезные лица. А один солдат вообще сдержался и упав на снег стал плакать и звать своих родителей".
"Точно в полночь, едва только мы запели в пол-голоса «О Святая Ночь», небо над нами взорвалось огнем: это были не были Ангелы Геральда, ни трубы Вифлеема. Нас аттаковали! Красные, зная о том что в это время мы обычно уже сидим за праздничным столом, открыли огонь из всех своих орудий всей их артиллерией и начали нас атаковать".
"Это не было неожиданностью для нас. Мы повскакивали с мест. В снегу разрывались снаряды, над нами пролетали трассирующие пули, повсюду были вспышки орудийных выстрелов, красные, зеленые и белые сигнальные ракеты… Таким образом мы провели Сочельник отбиваясь от атакующего врага на берегу реки Ольшанки".
"Наступил рассвет. По специальному сигналу подразделение за подразделением начали сниматься со своих позиций и собираться возле часовни. Священник из “Валлонии», одетый в форму цвета фельдграу, и пожилой деревенский поп в фиолетовой митре проводили по всем христианским обычаям Рождественскую Мессу".
"Там опечаленные и ожесточившиеся солдатские сердца получали умиротворение. Их родители, их жены, их любимые дети слушали дома точно такую Мессу и получали такое же благословение. Солдаты возвращались обратно с очистившимися душами, чистыми как бескрайняя заснеженная степь, сверкающая под полуденным Рождественским солнцем".
Леон Дегрель, 28 добровольческая панцергренадерская дивизия СС "Валлония".
Последнее Рождество Второй Мировой войны в декабре 1944-го не принесло ничего хорошего для большинства жителей Германии и ее солдат. Для большинства из них начали сбываться самые худшие опасения, но не смотря ни на что они еще продолжали надеяться и верить. Далее приведены отрывки из книги мемуаров одного из ассов люфтваффе Ганса-Ульриха Руделя.
"Итак, послезавтра - Рождество. Фридолин вместе с офицером штаба едет в штаб группы забрать нашу рождественскую почту. Тем временем поздравления в адрес "Бродячего цирка Иммельман" поступают почти от всех армейских частей. Мы возвращаемся из нашего последнего вылета в самый канун Рождества в пять вечера. Наше место украшено к Рождеству, выглядит веселым и праздничным, почти как дома. Поскольку у нас нет большого помещения, каждая эскадрилья празднует в самой большой комнате своего штаба. Я обхожу всех по очереди. Каждая часть празднует Рождество особым образом, отражающим вкус своего командира. Повсюду веселье. Я провожу большую часть Рождества с офицерами штаба полка. Наша комната украшена ветками омелы и падуба, повсюду горят свечи. Две большие ели и стол перед ними, уставленный подарками, напоминает нам детство. В глазах моих солдат отражаются яркие ностальгические мечты, их мысли - с женами и детьми дома, с родителями и семьями, в прошлом и будущем. Лишь наше подсознание мы видим среди зелени немецкий военный флаг. Он возвращает нас к реальности: мы празднуем Рождество на фронте. Мы поем "Тихая ночь, святая ночь" и другие немецкие песни. Хриплые солдатские голоса сплетаются в мягкое созвучие. Затем в наших сердцах происходит великое чудо: мысли о бомбах и целях, снарядах и зенитках смягчаются сверхъестественным чувством мира, безмятежного и успокаивающего мира. И мы снова думаем о возвышенных и прекрасных вещах с такой же простотой, как об орехах, пунше и конфетах. Последнее эхо любимых немецких песен умолкает. Я говорю несколько слов о нашем немецком Рождестве, я хочу чтобы мои люди видели во мне сегодня, помимо всего прочего, своего товарища, а не командира. Мы счастливо сидим вместе один или два часа, затем рождественский вечер заканчивается".
"Святой Петр благосклонен к нам в первый день праздников: стоит густой туман. Из телефонных разговоров во время Рождества я знаю, что иван атакует и мы срочно нужны, но летать нельзя. На следующее утро я играю короткий хоккейный матч с моими людьми. Это означает, что я, натянув меховые ботинки, стою в воротах, потому что спустя пять недель после ранения я могу только кое-как ковылять. На коньках мне кататься еще нельзя. После обеда, наши хозяева, у которых мы расквартированы, приглашают меня и несколько других офицеров поохотиться. Я очень мало знаю об обычной или "садовой" охоте на земле. В нашем отряде много стрелков, но всего лишь нескольких загонщиков. Зайцы, кажется, знают, что судьба в этот раз на их стороне и оказавшись в "котле", без колебаний молниеносно проскакивают через широкие разрывы между нами. Прогулка по глубокому снегу совсем не способствует моему быстрому выздоровлению. Мой водитель, капрал Бёме, стоит сбоку. Неожиданно я вижу как какой-то великолепный экземпляр покидает укрытие и бросается в нашу сторону. Приложившись к прикладу, я поворачиваюсь как прирожденный охотник, закрываю левый глаз и - бабах! - нажимаю на курок. Падает чье-то тело, но не зайца, а Бёме, которого я, охваченный, как и все новички, охотничьим энтузиазмом, совершенно не заметил. Судя по всему, он все еще сомневается в моих намерениях, потому что смотрит на меня, лежа в снегу и говорит укоризненно: "Ну что же вы, господин оберст"! Он вовремя заметил что я целюсь и бросился на землю перед самым выстрелом. Дробь миновала его, но и заяц остался невредим. Я еще более напуган, чем обе мои предполагаемые жертвы. Вот уж мог быть настоящий рождественский сюрприз! Еще одно подтверждение любимой поговорки всех летчиков-пикировщиков: "Ничего само собой не получается, если не практиковаться".
На следующее утро устанавливается хорошая погода. Иван уже на ногах, он совершает налет на наш аэродром. Вновь их бомбежка прискорбно плоха, это просто позор. Их атаки на низкой высоте проходят на высоте более 400 метров, мы не несем практически никакого ущерба. Весь второй день после Рождества мы совершаем боевые вылеты, чтобы помочь наземным силам к северо-востоку, на реке Гран и на всем остальном Будапештском фронте . Наше мирное рождественское настроение развеяно. Нас вновь окружает безжалостная война, тихий радостный мир рождественского вечера канул в чистилище вчерашнего дня".
Ганс-Ульрих Рудель, пилот пикирующего бомбардировщика
Восточный и Западный фронты содрогались от ударов русских Армии и Союзных войск, миллионы немецких мужчин и женщин к тому времени уже погибли, сотни тысяч лишились крова над головой. Союзнические воздушные налеты опустошили города и нанесли невосполнимый ущерб промышленности Германии. В таких условиях последние немецкие солдаты встретили последнее для большинства из них Рождество. Война была полностью проиграна.